Великого умения не потребно, чтоб подползти, таща лыжи, лечьв двух шагах и послушать, что говорят. Мы разделились больше на случай прознатьвсё-таки о вожде. Мало ли – обронят словечко, припомнят схватку в лесу…Хотелось надеяться. Не Ярун услышит, так я.

Скоро я пласталась вдоль края берегового обрыва. В светломмеховом полушубке и таких же штанах меня не просто было заметить. Я поглядываласквозь несущийся снег на макушку Злой Берёзы над тыном. Дерево раскачивалось начёрном ветру, и душа, заключённая в корявом стволе, плакала человеческимголосом. Летящие иглы впивались в лицо, когда я поднимала голову посмотреть,прищуренные ресницы не могли защитить глаз… Нет, Оладья не сунется искатьпогибели в море. Скоро уже опрокинется над разливом сплошная стена клубящейсямглы, и ночь перед Самхейном перемешает небо и землю… Тучи разорвались вдалеке,и я увидела у самого небоската громадный катящийся вал. Метель надвигалась.

Я проползла ещё немного вперёд и вновь выглянула из-за краяоткоса. Я увидела плечи и голову сторожа, ходившего с копьём туда-сюда у ворот.Он кутался в мохнатый плащ и старался держаться к ветру спиной. Вряд ли онзаметит меня, даже если повернётся. Он не поворачивался. Он пятился, потомвновь шёл назад, к Злой Берёзе и воротам. Я вжалась в землю, когда рядом состорожем явило себя ещё двое парней. Они перемолвились, но ветер отнёс слова, итогда я приподнялась на локтях, думая увидеть ворота… и ужас вошёл под рёбра,как ледяное копьё.

Передо мной возвышалась, царапая небо ветвями, Злая Берёза,а у Берёзы, как белое изваяние, стоял нагой привязанный человек. Мне спервапоказалось, снег на нём уже и не таял. Летящее пламя позёмки окутывало его,половина тела пряталась в непроглядной тени, но не узнать Мстивоя было нельзя.Недвижимый, беспомощный, он был по-прежнему столь грозен и горд, что молодойсторож его боялся и не мог того утаить!

Погибельная ярость выдернула из ножен мой меч и почтиподняла меня в нерассуждающем зверином прыжке… спас Молчан. Заворчал елеслышно, напрягся рядом со мной, я опамятовалась и снова втиснулась в снег.

Двое всходили на берег по тропе. Я немедленно узнала Оладью,оружного тяжёлым копьём. А перед ним шёл – Нежата! Шёл, как сонный, нижесильных плеч свесив непокрытую голову. Нёс в каждой руке по ведру, ведёркикачались, водица выплёскивалась на сапоги.

Оладья остановился подле Мстивоя, что-то сказал ему изасмеялся. Вождь медленно повернул голову, и тут только до меня как следуетдошло, что он умирал, что он был почти уже мёртв. Он с видимым трудом разжалзубы, чтобы ответить. Я не слышала, что он ответил. Оладья перевернул копьё иударил его в живот концом черенка. Варяг дёрнулся всем телом, но не вскрикнул.Нежата ссутулился ещё больше, втянул голову в плечи и остался смирно стоять.

Оладья повернулся к нему, парень было замешкался, затопталсяна месте… блеснуло жало копья, и он подошёл и одно за другим вылил на Мстивояоба ведра. Кто предал женщину, тот когда-нибудь предаст и вождя. Мстивой ничегоему не сказал. Последний, третий запрет поил его кровью Злую Берёзу.Новогородский вожак толкнул в спину Нежату, пошёл с ним к воротам.

– Прислал бы кого, слышь, Оладья! – прокричалсторож, и голос показался знакомым. Он добавил простосердечно: – Погретьсябы!..

– Не будешь борт подставлять, – прогудел Оладьяоборотившись, и я окончательно вспомнила сторожа: это был Вихорко, кормщик.Из-за его оплошности, как я узнала потом, снежный заряд снёс мачту и мало неопрокинул корабль, и Оладья учил молодца, приставил стеречь казнимого…

С подветренной стороны Злой Берёзы в несущейся тьме таилсяЯрун. Я не видела побратима, но знала – он там. Он лучше меня слышал все речи,но не мог пасть на сторожа наверняка и так, чтобы тот не поднял переполоха…

Я заставила себя чуть отползти и посмотреть на корабль. Тамещё копошились три человека, но прямо сейчас наверх они не пойдут. Я сунула взубы Молчану ремни лыж, и он тотчас вспомнил, как, бывало, таскал их за мной,даже хвост дрогнул в снегу. Я подождала, чтобы Вихорко вновь попятился противветра и на время остановился. И поднялась у него за спиной.

Я хлопнула его по плечу, и он обернулся. Мгновенно узналменя и всё понял, и ужас распахнул белёсые рыбьи глаза, а рот началраскрываться для крика… Мой нож скользнул по его шее, и крик захлебнулся, непрозвучав. Вихорко сразу обмяк и осел, не попытавшись ударить, и его кровьпрожгла снег до земли.

Мой побратим уже рубил обледенелые путы. Всякий миг насмогли заприметить. Я сдёрнула с убитого хороший меховой плащ. Ярун отодрал отдерева и подхватил неподъёмное, негнущееся тело – с клочьями кожи, оставшимисяна белой коре, с клочьями берёсты, примёрзшими к коже… Молчан щетинил загривоки свирепо рычал. Помогая ножом, я срывала с Вихорко полушубок, сапоги, тёплыемеховые штаны… Ярун уложил варяга на плащ. Ствол Берёзы до самых корней былтёмен от крови. Мы молча схватили плащ за два конца и кинулись напрямик черезполе, туда, где спасительный лес был ближе всего. Мелькнула шалая мысль: доголаоблупить бы этого Вихорко да поставить вместо вождя…

Мы услышали крики, но не обернулись, ни я, ни побратим. Мыбежали и волокли плащ через рытвины и канавы. Вождь так и не промолвил низвука, и не было времени глянуть ему в лицо, припасть ухом к груди. Может, душаего так и осталась подле Берёзы, пригвождённая третьим нарушенным гейсом… Мыбежали с каким-то почти хмельным яростным вдохновением. К свисту позёмки началпримешиваться свист стрел, но резкий ветер мчал стрелы мимо. Или кто-то мешалцелиться, отводил глаза, потому что это была особая ночь…

И всё же нас настигали. Угрозы и брань, доносимые ветром,делались ближе, я различила голос Оладьи: вот уж кто нипочём не даст уползтиоднажды затравленному зверю, сомкнёт зубы на горле и будет висеть… Мы не успеемскрыться в лесу. Мы погибнем. И я, и побратим, и воевода, если только он былещё жив. И Молчан…

Мы остановились за первыми низенькими, пушистыми сосенками ивытащили луки из налучей. Я только прикрыла неподвижного варяга плащом. Так мыи не сумели спасти его, лишь продолжили муку. Я бросила на тетиву боевую стрелус гранёной узкой головкой, способной пробить навылет кольчугу. Оладья бежалвпереди, размахивая мечом.

– За вождя тебе, – сквозь зубы сказал побратим.Две наши стрелы одновременно взвились против ветра, канули вниз и ударилиОладью в лицо. Он упал, отброшенный навзничь, и не поднялся. Ватажники на времязамешкались.

А снежный вал шумел уже над разливом. Скорей бы. Хотянемножко скорей закрыл бы луну…

Ярун схватил мою руку, в глазах были сумасшедшие огоньки.

– Дай стрел, – сказал он отрывисто. – Уведуих!

Я вытащила из тула сколько захватила рука. Ярун прыжкомповернулся на лыжах и нырнул в сосенки, пригибаясь, пропал, как и не бывалоего. Высоченные ели поднимались у меня за спиной. Как бы я ни прятала варяга,нас найдут. Частыми гребнями прочешут опушку, вытащат и убьют.